Распятие является уникальным символом в истории нашей цивилизации, но его общеизвестность и доступность закрепила за ним те смыслы учения Иисуса, которые, к сожалению, были искажены уже ранними последователями Иисуса Христа.
Искупительная жертва – вот первое, что приходит нам в голову при виде креста, с распятым на нём Иисусом.

Сама идея жертвоприношения стара как мир и появилась, видимо, вместе с самыми примитивными формами религий. Ублажать, угождать, добиваться расположения сверхъестественных сил с помощью подношений, первобытный человек начал вместе с первым осознанием наличия таких сил.
Жрецы, шаманы, то есть те, у кого наладить отношения со сверхъестественным получалось лучше, стали исполнять роль передаточного звена при «доставке» жертвенных даров; к ним же обращались и земные правители, стараясь приобрести статус представителей тех самых сверхъестественных сил.
Жертва была непременным условием благосклонного отношения всех уровней власти, как человеческих, так сверхчеловеческих к рядовому члену общества; подношениями обуславливалась и достойная жизнь «за гробом», статус человека в жизни иной.
В результате всех этих процессов почти естественным образом обозначился подход: со всеми «органами» управления, — земными и неземными, — вопросы нужно решать похожим образом, — приносить жертву.

Всё это прекрасно работало, пока две тысячи лет назад на нашей планете не воплотился Сын Бога – Иисус Назарянин, и не сказал: «Бог есть любовь», — утверждая Евангелие спасения через веру, а не через жертву.
Иисус не просто провозглашал эту Благую весть, он жил в полном соответствии с ней, введя, среди близкого круга обычай празднования бескровной Пасхи, — без мяса жертвенного животного.

Но Иисус был распят на кресте, и у его последователей возникла серьезная теологическая проблема.   
Иисус всей своей жизнью раскрывал представление о Боге, как о любящим и «…милосердном Отце», а это представление плохо стыковалось с представлениями евреев о Боге, как о грозном и справедливом Царе.
Гнев строгого и справедливого Бога-Царя, который был обусловлен первородной греховностью человека, никак не сочетался с безусловной любовью Бога-Отца к своим земным детям, и надо было достаточно быстро, состыковать два эти представления, то есть, показать неразрывную связь старой и новой традиции.
За решение этой задачи взялся ап. Павел; ему предстояло найти причину, по которой Бог переходил из одного качества — в другое: из строго и справедливого Царя, в милосердного и любящего Отца.
Идея искупительной жертвы, традиционно присутствующая у евреев, идеально подходила для решения этой задачи: строгий и справедливый Бог, разгневанный греховными поступками человека, посылает своего сына, который умирая на Кресте, искупает вину всего человечества; увидев это, Бог меняет свой гнев на милость.   
Приносимая жертва обеспечивала необходимую трансформацию отношения Бога к человеку.

Вроде всё гладко и все по правилам, но давайте задумаемся о том, что на самом деле произошло тогда и продолжает происходить сейчас.
Попытка, предпринятая ап. Павлом по соединению этих двух представлений о Боге привело к прямому игнорированию основополагающих атрибутов Божественности, таких как: единство и неизменность, — хорошо известных нам из Ветхого Завета, а также поставило под сомнение свободу выраженияволи самого Бога.

Бог не может быть разделенной личностью – одной стороной «вершащей правосудие», другой «выражающей любовь»; единая личность Бога исключает любую дихотомию или «разнонаправленность» в Его проявлениях. Читаем в Библии:

“Слушай, Израиль, Господь, Бог наш, един есть”. (Второзаконие 6.4).
И в Евангелие от Марка звучит таже мысль и теми же словами: “Слушай, Израиль, Господь, Бог наш, един есть” (12.29).

Далее. Неизменность Бога, лежащая в основе устойчивости мироздания, не допускает какую-либо изменяемость, переменчивость или непоследовательность, и об этом нам говорят оба Завета.

«Ибо Я — Господь, Я не изменяюсь». Мал.3:6.
У того же Павла: «Ты же никогда не изменишься, и жизни Твоей не будет конца». (Ев.1:12)

Но если вдуматься, то сама идея жертвы, предполагает возможность изменения Бога, причём изменение через какое-то внешнее воздействие, — ту же самую жертву. Библия на этот счет высказывается однозначно:

Бог не человек, чтоб Ему лгать, и не сын человеческий, чтоб Ему изменяться. (Чис.23:19).
«Всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, от Отца светов, у Которого нет изменения и ни тени перемены» (Иак.1:17).

Жертва, так же, допускает возможность производить корректировку Божественного намерения; получается, что человек способен к чему-то склонить Бога. То есть он (человек), будучи «следствием», может воздействовать на «причину», — Бога, — и непросто воздействовать, но и управлять ей, — а это уже абсурд!

Не спасает конструкцию с жертвой и попытка ап. Павла придать ей «очистительный» характер, когда жертва очищает человека перед Богом и дает ему возможность дальнейшего служения. В Послание к Евреям:

«…то тем более кровь Христа… …очистит нашу совесть, запятнанную делами, которые ведут к смерти! Она даст нам возможность служить живому Богу!»(9.14).

Но при этом неизбежно возникает вопрос: если очищение человека перед Богом, нужно самому человеку, а Бог при этом остаётся неизменным, (повторюсь, Бог неизменен), — то почему это надо делать для Бога, и в таком отвратительном виде, как кровавое подношение?

В обоих случаях за жертвоприношением, — и искупительным, и очистительным, —   стоит человеческое желание изменить волю Бога, а по сути, дать ему «взятку», в виде той самой жертвы, что в свою очередь говорит о примитивном и откровенно языческом представлении о мотивации Божественного поведения.

Иисус, говоря нам, что: «Бог есть любовь» (1 Ин.4.16), выразил саму суть отношения Бога к своему творению.
Важно отметить, что у Иисуса: «Бог ЕСТЬ любовь», то есть, Он не становится любовью при определенных обстоятельствах, Он является ей. 
Любая попытка обусловить выражения этой любви будет вступать в очевидное противоречие с жизнью и учением его Сына — Иисуса Христа, которому не потребовалось никаких условий, чтобы любить даже тех, кто распинал его на кресте.

Жертва имеет право на существование как культурно-религиозный феномен в контексте Ветхозаветной традиции, но как «инструмент» изменения Божественного намерения, в единой Библейской традиции, она имеет определенное анти-библейское звучание.

Помимо этого, роль жертвы досталась сыну того самого Бога.
Идея о том, что Бог будет готов вернуть свою Отцовскую любовь ко всем своим детям только увидев на Кресте смерть одного из них, является чудовищной во всех смыслах.
Безнравственность этого предположения усугубляется тем фактом, что на Сыне, приносимом в жертву, «нет никакой вины», — он безгрешен. 
Мы возмущаемся, когда учитель за проступок одного ученика, не разобравшись, наказывает другого, мы негодуем, когда некомпетентный или нечистоплотный судья осуждает за преступление того, кто его не совершал, но нас почему-то абсолютно устраивает, когда за проступки виновных на Крест идет невинный.
Судья, который наказывает невиновного — не судья, отец, который посылает на смерть своего сына — не отец, Бог, который меняет свои решения при виде кровавой жертвы, — не Бог.

Где был Бог?

Бесконечно муссируется вопрос: принимал ли всесильный Бог то или иное участие в казни своего Сына?
Конечно, Бог желал, чтобы Иисус, прошел весь земной путь – от рождения до смерти, — и в этом смысле завершение его земного пути было исполнением воли Бога.
Однако было бы глубочайшим заблуждением считать, что Небесный Отец каким-то образом побуждал или подталкивал участников тех событий глумиться над несопротивляющимся человеком.
Да, Небесный Отец отказался вмешиваться в ход человеческих событий, но он не распоряжался о смерти своего Сына и не настаивал на ней; тем более не требовал, чтобы она совершилась в таком отвратительном виде.
Рано или поздно Иисусу пришлось бы покинуть этот мир, но он мог решить эту задачу множеством других способов без того, чтобы умирать на кресте между двумя ворами.  Человек, а не Бог задумал и осуществил смерть Иисуса на кресте.

Небесный Отец хотел, чтоб его Сын завершил свой путь, следуя естественному ходу событий, при котором никто из людей не может рассчитывать на облегчение последних часов своей земной жизни; никто не может надеется на то, что Божий промысел скрасит момент его ухода, именно поэтому от такого участия отказался и Иисус…
Он решил закончить свою жизнь также, как в подобных обстоятельствах закончил бы свою жизнь человек, приговоренный к смерти.
В этот трагический момент он не хотел никаких отличий и никаких привилегий. Проживая жизнь как человек, он хотел и умереть как человек.
Исполняя волю Отца, Иисус сам принимал решение о завершении своего земного пути, но способ прекращения этого пути не было выбором сына Бога. 
Факт человеческой смерти, являлся решением Иисуса, способ смерти, — велением обычных людей.
Крест не связан с каким-либо требованием Отца, на Крест Иисуса послал не Бог, а человек.

Смерть на Кресте.

«Сын Бога умирал на кресте самой позорной смертью осужденного преступника…»
Приговоренный к распятью мог медленно погибать до трех дней, прибитый длинными гвоздями к деревянному остову, испытывая при этом невыносимые физические страдания.
Этот отвратительный вид казни был заимствован Римлянами из Финикии, они не казнили так своих граждан, и греков они так не казнили….
Человеческая сущность Иисуса не могла остаться безучастной к ситуации публичного позора, внешнего поражения своего дела и личного одиночества.
Долгие месяцы он был оторван от своей земной семьи и переживал за мать Марию, напуганную последними событиями; друг из его самого близкого круга, — Иуда, — предал его, народ земного отца Иосифа отверг его…
Со времени Тайной Вечери он был без пищи и воды, и за все время после его ареста ему не давали сомкнуть глаз. 
До вынесения приговора один допрос сменялся другим (Кайяффа, синедрион, Пилат, Ирод и снова Пилат) – уже не говоря об оскорбительном бичевании, сопровождавшимся физическими страданиями и потерей крови.
На момент казни Иисус ничего не знал о судьбе своих апостолов. Он опасался, что разгневанные предательством Иуды они окажут сопротивление Римским солдатам и будут схвачены; их возможная гибель означала бы пусть и временное, но прекращение дела всей его жизни, и одна возможность такого финала его земных трудов, создавало крайнее духовное напряжение.
Это был один из тех ужасных моментов жизни, когда человеку кажется, что всё рушится вокруг него с беспощадной жестокостью и ужасающими последствиями.
«В тот день поведение Иисуса стало примером терпеливой покорности человека в сочетании с величественным безмолвием и возвышенным достоинством Бога».
Он не протестовал против несправедливого приговора, он не отвечал на оскорбления и унизительные побои, — он никак не защищал себя, но он не был сломлен.
Иисус отказался пить дурманящее вино, которое могло уменьшить его страдания. В те времена многие жители Иерусалима отрицательно относились к казне на кресте и существовало общество еврейских женщин, неизменно посылавших на место казни свою представительницу, предлагавшую осужденным этот наркотический напиток, но он решил сохранить своё человеческое сознание до самого конца.
Когда Иисуса прибивали к кресту единственными словами, которые услышали от него истязатели, была просьба: «Отец прости им, они не ведают, что творят».
Несмотря на муки физической смерти Иисус нашёл в себе силы выслушать признание уверовавшего разбойника, и проявить сыновью заботу, попросив увести с места казни свою мать, которая к тому времени прибыла в Иерусалим. 
Находящие рядом с крестом отчетливо слышали несвязанные обрывки фраз, которые Иисус повторял в своём угасающем сознании, среди них звучала и: «Боже мой! Боже мой! Почему ты оставил меня?». Он не чувствовал, что Отец оставил его, как религиозный человек он всего лишь молился перед смертью, и среди его молитв был Двадцать первый Псалом, который начинается именно этими словами.
Когда римский центурион, смочивший губы Иисуса губкой с кислым вином увидел, как умер Иисус, то ударил себя в грудь и сказал: «Этот человек действительно был праведник; воистину он был Сын Бога». 
«Иисус принял эту позорную смерть по собственной воле, он отправился на Голгофу, неся свой собственный крест, и завершил свое исполненное любви посвящение, передав Райскому Отцу свой дух, овладевший опытом смертного человека».
После такой жизни – и в момент такой смерти Иисус воистину мог воскликнуть: «Свершилось».

Когда погибает невинный, в этом всегда участвуют: предатель, трус и палач, — их дальнейшая судьба неотвратимо трагична.
Предатель Иуда повесился в день казни своего Учителя, через год покончил с собой трус Пилат, а крики толпы: «распни его, распни», и «его кровь на нас и на детях наших» — оказались самоубийственны для всей еврейской нации.
Страшные «всходы» дали семена, посеянные в день казни Иисуса…
Не прошло и пятидесяти лет с момента распятия сына Бога, как Иерусалим был осажден Римскими войсками, великий Храм разрушен, а холм Голгофы «расцвел» тысячами крестов, на которых день за днем погибал весь цвет еврейской нации. …остатки были рассеяны по всему миру.
Дает ли нам это повод говорить о месте Отца, за смерть своего Сына, — конечно нет, мстительность отвратительна любвеобильному характеру Бога, но совершенно очевидно, что подобная трагическая учесть целого народа, была результатом выбора этого народа, отвергшего принесенную ему Благую весть об Отцовстве Бога, сыновстве человека и всеобщем братстве.
Приняв это Евангелие, евреи сохранили бы свой статус избранного народа, продолжили духовное водительство нашей цивилизации и избежали бы бессмысленных бунтов,  приведших к столь непоправимым для них последствиям.

Концепции Бога.

Если мы возьмемся перебирать основные Библейские представления о Боге и попытаемся соотнести эти представления с идеей жертвенного искупления, то неизбежно будем приходить к неразрешимому противоречию.
Даже если абстрагироваться от идеи Бога — любящего Отца, и представить Бога, как справедливого Судью или мудрого Царя, то вряд ли такому Богу понравилась бы идея замены виновного грешника на невинного праведника.
Единственный вариант Бога, которого устроило бы подобное развитие событий, это бог «счетовод-садист», который сидит где-то там наверху, заглядывает ко всем под одеяла, регистрирует грехи, готовит воздаяние, а потом ожидает невинной крови, чтобы снизойти до прощения.
Верить в такого Бога не хочется, мечтать о таком Отце не возникает никакого желания; стремление к нему становится абсурдной затеей.
Иначе как пародией на бесконечный и любвеобильный характер Бога идею жертвенного искупления назвать нельзя.
Бесконечная любовь Бога – превышает всё в Его божественной сущности; любовь Бога, как проявление, первично, относительно остальных проявлений Бога, именно поэтому: «Бог есть любовь».

Кто был распят на Кресте.

За всё время истязаний Иисус не выказал никакого раздражения глумящейся толпе, той толпе, которая за пять дней до этого триумфально встречала его вступление в Иерусалим. У него не было ненависти к Пилату, брезгливости к Ироду, раздражения и негодования в адрес синедриона; Иисус не осуждает Римских солдат, исполняющих приказ, и не одергивает издевающегося над ним вора.
Отношение любви и милосердия составляли саму суть его жизни и именно поэтому во время его трагической смерти они проявились с такой пронзительностью и мощью. 
Только милосердие могло заглушить естественную реакцию человека на весь ужас происходящего, и только любовь могла дать силы не сорваться в проклятье.

Иисус любил человека и служил человеку:

«…Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили,но чтобы послужить …».(Мф. 20.28)

И он продолжал служить человеку до последнего вздоха…
Один из двух распятых воров, не принимает Иисуса, бранится на него, издевается и ерничает: «Если ты Сын Бога, то почему не спасешь себя и нас?».
Второй принимает Иисуса и обращается к нему с просьбой: «Помяни меня, Господи, когда придешь в царство твое».
Ответ следует незамедлительно: «Истинно, истинно говорю тебе сегодня, что однажды будешь со мной в Раю».
Крест Иисуса стал высшим и окончательным выражением его милосердия к людям и итоговым олицетворением его служения всему человечеству.

Иисус открыл для нас новую философию спасения. Он не принял и не поддержал идею изначальной греховности человека.
Иисус ни разу не упомянул и, тем самым, похоронил нелепую историю с первородным грехом, указав лишь на младенческое несовершенство детей Небесного Отца.
Дети Бога не должны покупать спасение, им не надо ублажать Отца или стараться ему угождать, сынам (дочерям) Бога надо стремиться быть похожим на Отца, — уподобляться Богу.
Уподобляться Богу легко, ведь Он – Источник всего, а Источник только отдает. Поэтому и звучит у Иисуса:
«…блаженнее давать, чем принимать» (Дн.20.35).
Уподобляться Богу значит делать то, что делал Иисус, — любить своего Небесного Отца и служить своим братьям.
Иисус освободил нас от прошлого, — изначальной греховности, — и открыл нам дорогу в будущее; он избавил нас от ощущения космического сиротства и раскрыл перед человеком его Божественное предназначение.
Крест — это не напоминание об искуплении прошлой вины, это призыв сегодняшнего дня искать свое место в будущей жизни.

«Я есть Путь, Истина и Жизнь»(Ин.14.6)
— Путь от человеческого к Божественному, через проживание истины Богосыновства, и выход на обретение вечной Жизни.

Иисус научил нас новому отношению ко злу:

«А Я говорю вам: не противься злому». (Мф.5.39)
«А Я говорю вам: любите врагов ваших…»(Мф.5.44).

Вместо того, чтобы бороться со злом, и тем самым афишировать зло (это ап. Павел), Иисус призывает нас спасать злодея, именно поэтому у него звучит: «подставь другую щёку», «отобрали плащ, — отдай одежду», «заставили нести версту, — неси другую».
Он хочет, чтоб в подобных ситуациях мы брали инициативу на себя и понуждали злонамеренного человека продолжать свои действия; злодей должен сам осознать никчёмность своих поступков и остановился. Таким образом зло начинает идти по пути собственного банкротства.

Иисус Назарянин раскрыл нам Бога, как любящего Отца, и определил наш вселенский статус сынов Бога:

«…да будете сынами Отца вашего Небесного» (Мф. 5.45)

Сыны одного Отца, — братья. Иисус призывает нас объединяться в духовное братство вероисповедальных сынов Бога, — братство, где правит любовь:

«Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими». (1Ин 3:1)

Только братья, объединившись в семью своего любящего Родителя, могут искренне и совершенно осознанно сказать: «Отец, моя воля в том, чтобы исполнилась воля Твоя», — это и заповедовал нам Иисус, — исполнять волю Бога. 

«Вы – друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам». (Ин.15.14)

Как Сын своего Небесного Отца, и как наш Земной брат Иисус остался верен истине любви к человеку, — и пошёл на крест…
На кресте был распят Бог, Сын Бога, любящий всех человек, наш брат, а ещё твой и мой друг…

Смыслы Креста.

Если мы хотим вникнуть в смыслы того, что происходило в тот трагический день в Иерусалиме нам стоит обратить внимание не столько на муки, через которые прошёл Иисусу, — ужас физических страданий очевиден, — сколько на его отношение к своим истязателям и палачам.
Посмотрите, что происходит: его осуждают, а он любит, его истязают, а он любит, его распинают, а он любит и просит простить своих мучителей…
Когда его подняли на крест, табличка над его головой гласила: «Иисус Назарянин – царь евреев», — но разве так умирал бы «царь», распинаемый своими поддаными?
Разве приговоренный к смерти «господин» не обрушился бы с гневным осуждением на своих слуг, и разве несправедливо осужденный человек не имел бы право разразиться проклятьями в адрес своих судей?
Какие нам ещё известны примеры человеческих отношений, в которых недопустимо осуждение и гнев, где оступившимся протягивают руку, а на исправление дается время. Там не отрекаются даже от проклинающего, а его раскаяние означает прощение.
Только там нас всегда ждут, терпят, прощают и любят, любят, любят, — это семья.
Те, кто судил его, и те, кто распинал его оставались для него братьями, — детьми Небесного Отца; он продолжал любить их, и не думал ни о чем кроме их спасения.
Крест Иисуса окончательно перевел связь человека и Бога в плоскость семейных отношений, где реакция на всё – любовь.
Благодаря силе своей любви, Иисус сумел сокрушить власть несправедливости, осуждения и мести, – власть всего того, что правит миром вне семьи.
Безусловное понимание и милосердное прощение, как основные добродетели семейных отношений сносят все заборы, разделяющие человечество на близких и далеких, своих и чужих, друзей и врагов.

Мы готовы принять, как идею, готовность отдать свою жизнь за друзей, но идея отдавать свою жизнь за врагов выходит за рамки нашего понимания; даже порассуждать о том, что наш враг, — это наш брат, такой же как и мы, сын нашего общего Отца, получается у нас с трудом. Но мы люди, а Иисус — Бог… 

Иисус любит всех нас не за «что-то», не за наши религиозные старания, и уж тем более не за умозрительное согласие с догматикой его церкви, а за то, что мы его семья, — мы его братья и сестры.
Иисус не жертва Бога, он откровение Бога, выраженное для нас в беззаветной любви и преданном служении.

Итоги

Основным фактом Христианской церкви, возникшей практически сразу после Креста, стал факт смерти Иисуса, а благой вестью, — весть о его воскресении: «Христос Воскресе!», — но, обратите внимание, ведь это благая весть о Христе.
И уже давно никто не задается вопросом, а какова была благая весть самого Иисуса? С каким евангелием воплотился на этой планете Бог, неужели ему самому нечего было сказать людям, которым он посвятил свою жизнь?

Уже в периоды раннего христианства стараниями ап. Павла и его последователей Иисус из мессии Царства превратился в искупителя Церкви; организация пришла на смену идеи Иисуса о чисто духовном объединении, и стала, по сути, суррогатом братства ведомых духом индивидуумов.
Такая подмена игнорирует очевидный факт: воцерковление не является аналогом духовного единства, — знакомые с жизнью Христианских (церковных) общин хорошо это знают.

Со временем, Павловское «все мы дети одной церкви» — фактически вытеснило Евангелие самого Иисуса:

«Все мы дети одного Отца, поэтому все мы братья».

Это Евангелие прозвучало две тысячи лет назад, продолжает звучать сейчас, и вряд ли наша цивилизация сможет родить что-то более объемлющее, пронзительное и светлое.

Иисус воплотился в облике смертного для того, чтобы раскрыть всему человечеству любвеобильный характер Бога, и одарить каждого из нас статусом сыновства, по отношению к этому Богу, а также обратить внимание на очевидный факт, — при всеобщем Отце, братство не может быть не всеобщим.
Все мы сыны Бога и все мы братья, но для того, чтобы эта теологическая формула стала живым опытом в нашей жизни необходима рождённая в духе вера.

Жизнь, прожитая Иисусом-человеком, наносила ему самые мучительные удары, в то время как Иисус-Бог всю свою жизнь провел на кресте человеческого непонимания, неприятия и отторжения.
Бого-человек встречал удары судьбы с мужеством и несгибаемой решимостью, и вышел из этой схватки победителем – даже в смерти.

В поведении Иисуса во время казни есть определенное отношение к смерти, как к факту физической жизни; в этом отношении нет ни значимости, ни итоговости, не завершающего пафоса.
Та сдержанность, с которой Иисус прошел через все события последних дней своей жизни говорит нам о не конечности такого завершения пути.
Иисус сумел показать нам, как через смерть можно двигаться к продолжению жизни, не просто давая надежду, но и вселяя уверенность в её непрерывность и космическую значимость.

Отец наш Небесный продолжает любить своих смертных детей   после посвящения Иисуса, так же как Он любил их и до него: Бог неизменен во всём, — но смерть на Кресте раскрыла человека перед Богом в удивительном качестве мужественного и преданного создания.
В ответ любовь Отца теперь проявляется для нас не только как тотальная родительская забота, но и как нелицеприятное Божественное участие.

Иисус, уходя от нас, не оставил нас… Как и обещал   он послал нам: «…другого утешителя Дух истины…». (Ин.14.16-17), — мощнейшее духовное присутствие, которое открывается каждому кто готов постигать смыслы посвящения Сына Бога, стремиться к духовному родству с ним; для тех, кто решился принять всем сердцем слова Иисуса: «Следуй за мной».

«Давайте ещё раз посмотрим на распятого Иисуса и устремимся вперёд, воодушевлённые зрелищем Бога,
отдающего свою жизнь в преданном и бескорыстном служении человеку».

«Смерть» христианства. Это звучит страшно. Но так ли это? Мне всё время «кажется» (и это какой-то внутренний свет и радость), что «смерть христианства» нужна, чтобы воскрес Христос. Ибо смертельная слабость христианства только в одном – в забвении им, в вынесении им «за скобки» Христа.

     Протопресвитер А. Шмеман. Дневники, четверг, 22 февраля 1979 г.